Владимир Тольц: Давным-давно вошло в обычай в рождественско-новогоднюю пору рассказывать жалостливые сказочные истории. И современные кино, телевидение и радио давно уже эксплуатируют эту традицию, введя в нее в качестве обязательного (!) компонента happy end – порок должен быть наказан, а добродетель торжествует… Но поскольку мы в рамках этой передачи сказок не рассказываем, а отступать от традиции не хочется, мы, опираясь на архивные документы, поведаем вам старинную сентиментальную историю, от сочинений святочного жанра отличающуюся разве что подлинностью и некоторой, как многое в реальной жизни, недосказанностью, непрописанностью деталей и мотивов действия.
Ольга Эдельман: Хотя и сентиментальная, но история сегодня - про жандармов. Граф Александр Христофорович Бенкендорф и его подчиненные. 19 января 1834 года полковник корпуса жандармов Дохтуров прислал из Киева письмо Леонтию Васильевичу Дубельту. Генерал-майор Дубельт был, можно сказать, правой рукой Бенкендорфа, через полтора года после описываемых событий он стал начальником штаба корпуса жандармов. Писал Дохрутов неофициальным образом, письмо не на бланке, а как бы частное.
Милостивый государь Леонтий Васильевич!
На сих днях я открыл необыкновенное происшествие, но не имея права доносить прямо его сиятельству графу Александру Христофоровичу, а полагая, что ему будет приятно иметь о сем известие прежде доставления оного в Петербург местным начальством, я предпринял уведомить вас партикулярно ...
13-го сего генваря игуменья Флоровского монастыря по короткому со мною знакомству прислала ко мне привезенную к ней в монастырь с горничною девушкой от генерал-майорши Твороговой девицу с тем, чтобы оставить в монастыре, но как вид, по которому она привезена, незаконный, то и просила моего совета что делать ... Спросив девицу, кто она, она отвечала, что она дочь генерал-майора Творогова Елизавета Степанова ... но в пропуске названа она воспитанницею. Сие заставило меня подозревать, что тут кроется что-нибудь дурное, отпустив девицу в монастырь, задав ей некоторые вопросы, я просил монахинь расспросить еще более, а горничную оставил у себя, расспрашивал и через моих домашних, и как рассказы их совершенно сходствовали и что они не обманчивы, я 15 числа уведомил о сем исправляющего должность губернатора и старшего полицмейстера. Опросы, им сделанные, при сем прилагаю ... Оные первоначально сделаны были у меня в доме, а несчастная со слезами говорила, что она не жалуется на мать свою, и надобно было много убеждения, чтоб заставить ее говорить. ... Теперь описав происшествие как можно короче, должен прибавить то, что мне известно и чего в деле нет. От первой жены генерал-майора Творогова, бывшей Бахметовой, остались три сына, два старшие Иван и Николай служат во флоте. Если бы сия необыкновенная мать в порыве злобы, что дела ее открылись, даже решилась принять пострамление и сказала, что оная прижита ею не с мужем, то взглянув на несчастную, видно чрезвычайное сходство с отцом и с старшим братом Иваном, рожденным от другой матери.
Известите меня, если я что сделал неправильно, мое желание было, чтобы граф знал сие прежде всех, но я вместе с сим по форме рапортую окружному начальнику. Прошу вас продлить ваше расположение к пребывающему с истинным почтением и душевною преданностию, милостивый государь, покорнейший слуга Дохтуров.
Ольга Эдельман: Тут еще дело в том, что Дохтуров в свое время хорошо знал генерала Творогова. В этом его письме суть истории, привлекшей его внимание, изложена все же несколько путано. Позже, 8 февраля 1834 года, в Петербург пошло уже официальное донесение от исправляющего должность окружного начальника корпуса жандармов.
Полковник Дохтуров, сделав несколько вопросов означенной девице, узнал от нее, что она дочь господина генерал-майора Творогова, в пропуске же ей данном г-жею Твороговою наименована воспитанницею и что прибыла в Киев не по собственной воле, а с распоряжения ее матери и проч., о чем подтвердила и горничная девка Зуйкова [...]
Из показаний девицы Твороговой и Зуйковой видно, что сия несчастная с самого младенчества матерью ее была отдалена от круга родного ее семейства, лишена родительского попечения и сердоболия и по неизвестным причинам воспитывалась и содержание получала как крепостная ее девка, а теперь отослана в Киев для заключения в девичий монастырь.
Ольга Эдельман: Кроме незаконного документа на дочь, генеральша Творогова вручила не ей, а горничной Матрене Зуйковой специальное письмо, чтобы горничная читала его вслух на каждой почтовой станции.
Владимир Тольц: Оля, надо напомнить нашим слушателям, что в ту эпоху на почтовых станциях не только лошадей меняли, но предъявляли документы - подорожные, паспорта, виды на жительство, а смотритель регистрировал всех проезжавших в своих книгах.
Копия собственноручной записки генеральши Твороговой, чтобы она была читана на каждой станции.
Девица Елисавета теперь в возрасте своем должна уже о том знать, что она чья дочь, о том неизвестно, ибо незаконнорожденная, имя отца своего носить на свете не может, не имея также притом никакого состояния, должна в уединенной жизни трудами своими достигнуть до приличного ума, принося моление Богу.
Ольга Эдельман: В Киеве полицейские власти допросили саму Елизавету. Она сказала, что родилась в Москве "как слышала" от генерал-майорши Твороговой через шестнадцать недель после смерти отца, лет ей, как она полагает, около 18. Есть у нее брат Михаил, служит в Кавалергардском ее величества полку корнетом - это привилегированный гвардейский полк, между прочим.
Я, Елисавета, как припомнить могу и наслышана от людей, быв в самом младенчестве моем, не знаю с какого случая, удалена матерью моею г-жею Твороговою от родительского ее сердоболия ко мне, и первоначально находилась в сельце ее Верексе под Москвою состоящем, в особой девичьей комнате, не так, как родная дочь, а вроде какой-либо чужой или крепостной девочки, ибо тогда и после употребляла пищу людскую и находилась в несвойственном мне презрении лет пять, и во все время жительства в той деревне я порабощалась приказчицею матери моей, бывшею исполнительницею воли матери моей ... и не только не позволялось мне ... иметь знакомства с соседними домами, и не дозволялось мне видеться с знающими родителей моих, но даже я не имела воли выходить куда-либо из той девичьей комнаты, и во время приезда матери моей в то сельцо, хотя я, Елисавета, иногда и имела с нею свидание, но не так, как дочь, а просто как чуждая, потом быв переведена по воле матери Рязанской губернии Даньковского уезда в деревню Орловку и находясь в оной в таком же несчастном положении моем годов с четырех ...
Ольга Эдельман: Родственникам генеральша говорила, что дочь отдала на воспитание. А девочку перевозили из деревни в деревню, больше всего она жила в Орловке. Пока не случился домашний скандал: крестьяне деревни Орловки поновляли церковь и заказали новые иконы в честь святых покровителей барской семьи, в том числе в икону включили и святую Елизавету.
Мать моя, по получении того от крестьян своих письма, рассердясь (как горничная девка матери моей мне рассказывала), за помещение в образе имени Ангела моего Елисаветы, велела меня тогда же отправить из Орловки в С.-Петербург, по прибытии куда 12 августа прошедшего 1833 года, проживала я там до 12 декабря того ж года, и во время того жительства была содержима в холодном чердаке дому Кукушина ... в коем мать моя тогда квартировала ... когда от сырости и холоду сделалась больною, то поставлена была там чугунная печь, и во все время содержания сего, а равно и при исповеди и причастии святых тайн, я называема была крепостною девкою ... Потом ... 12 декабря я отправлена оттоль по приказанию матери (быв названа воспитанницею ее) в город Киев больной, на извозчике, с дворовою девкою ее Матреною Зуйковой, и на дорогу снабжена была дорожным платьем и прочим не матерью моею, а управительницей помещицы Ярославлевой, жительствующей в Петербурге ... Марьею Федоровною Калибановою ...
Владимир Тольц: Грустная, конечно, история. Но у людей, в истории начала 19 века малосведущих, может возникнуть вопрос: а причем тут, собственно, жандармы и граф Бенкендорф? - Так вот, хотя III Отделение и играло роль политического сыска, но задачи его были декларированы шире. Известно, что назначая Бенкендорфа начальником только что, после дела декабристов, созданного ведомства, Николай I сделал жест: вручил ему носовой платок, дабы глава III Отделения собственной его величества канцелярии отирал слезы несчастных и угнетенных. (Кстати, неожиданное совпадение (именно совпадение, а не продолжение традиции): созданная в конце 1917 года ЧК тоже с какого-то момента начинает заниматься делами страждущих сирот – беспризорников, оказавшихся для советской власти угрожающей проблемой.) Девица же Елисавета Творогова, для власти никакой угрозы не составляла, но оказалась в сфере внимания жандармов просто в связи с особенностями своего двойственного социального статуса – существа угнетенного и вместе с тем принадлежащего к благородному сословию.
Бенкендорф - петербургскому военному генерал-губернатору, 12 февраля 1834 г.
Его императорское величество высочайше повелеть соизволил находящуюся в здешней столице и живущую Литейной части в 1-м квартале в доме коллежской советницы Кокушкиной вдову генерал-майоршу Евгению Михайловну Творогову немедленно в квартире ее арестовать и из оной не выпускать впредь до повеления.
Сообщая вашему сиятельству таковую высочайшую волю для вашего по оной исполнения, имею честь быть с совершенным почтением и преданностию вашего сиятельства покорный слуга граф Бенкендорф.
Ольга Эдельман: Вот так. На следующий день Бенкендорф известил министра юстиции о том, что они по высочайшему повелению втроем со столичным гражданским губернатором должны допросить генеральшу Творогову.
Владимир Тольц: Давайте присмотримся к датам. Творогову посадили под арест 12 февраля, и не как-нибудь, а по повелению Государя Императора Николая I . Стало быть, Бенкендорф успел ему доложить эту историю. Официальное служебное донесение было отправлено из Киева 8 февраля, а тогда на дорогу уходило около недели. Таким образом, Бенкендорф дал ход делу не по официальному донесению, а как раз вследствие "партикулярного" письма Дохтурова Дубельту. То есть Дохтуров не ошибся, предполагая, что Бенкендорфу приятно будет получить известие раньше всех и по своим каналам.
Ольга Эдельман: В III Отделении завели дело, называлось оно "О жестоком обращении генерал-майорши Твороговой с дочерью своею". Увы, чего в этом деле нет, так это хоть какого объяснения, почему мать так невзлюбила родную дочь. Сомнений, что Елизавета ее дочь, ни у кого не было, хотя мать делала разные путаные заявления, дескать Елизавета незаконнорожденная. Может быть, генеральша как-то объяснила все это при допросе, но в деле ее показаний нету.
Владимир Тольц: Тут еще надо заметить, что Творогова - не просто генерал-майорша с не самой знаменитой фамилией. Она - урожденная княжна Долгорукая, сын ее служил в кавалергардах, а жила она в Литейной части - это был престижный, аристократический район. Дочь она обделила явно не от нужды.
Ольга Эдельман: В 1834 году в Киеве жандармский полковник узнал: в местный монастырь прибыла для пострижения в монахини девица с незаконным видом на жительство. Она оказалась дочерью покойного тогда уже генерал-майора Творогова, которую мать содержала как крепостную девку. Жандармы вмешались, Бенкендорф доложил Николаю I , мать-генеральшу, столичную даму, посадили под домашний арест.
Monsier le comte,
Veillez avoir le bonté de faire cesser l'incértitude cruelle ou je me trouve, ma position est desesperante tout-a-fait, je suis accusée et gardée depuis trois jours comme une criminelle, sans avoir eté entendu, sans qu'il m'ait eté permis de me justifier. De grace, mon genéral, accordez moi un moment d'entretien, je vous dirai toute la verité, n'ayante aucune interet à la cacher, et j'ose me flatter de l'esperance qu'après m'avoir ecoutée vous reviendrez, monsier le comte, de l'opinion désavantageuse que les malheureuses circonstanses ou je me trouve vous ont fait consevoir a mon égard. Veillez en attendant agrées l'assurance des sentiments très destingués accompagnées d'une parfait estime avec lesquels j'ai l'honneur d'etre, monsier le comte, votre très umble Eugenie Tvorogoff, nee Princesse Dolgoruky.
Господин граф, имейте доброту прекратить жестокую несправедливость, в которой я нахожусь, мое положение совершенно отчаянное, я обвинена и содержусь под стражей вот уже три дня, как преступница, меня не выслушали, мне не позволено оправдаться. Будьте милосердны, генерал, дайте мне минуту встречи, я скажу вам всю правду, мне вовсе незачем ее скрывать, и я смею надеяться что выслушав меня, вы совершенно убедитесь, господин граф, что несчастными обстоятельствами, в коих я нахожусь, вы были введены в заблуждение. Соблаговолите в ожидании принять заверения в чувствах глубокого почтения и совершенного уважения, с которыми я имею честь быть, господин граф, покорной вам Евгенией Твороговой, урожденной княжной Долгорукой.
Ольга Эдельман: Это она писала Бенкендорфу, сидя под арестом. Незадолго до того, в тот момент, когда в Киеве дело уже открылось, а до Петербурга еще не дошло, генеральша Евгения Творогова отправила другое письмо, адресованное горничной Матрене Зуйковой.
Преглупая и преленивая дева Матрена, я с тобою не знаю и не придумаю что делать, никому нигде ни на что ты была не надобна, со всех сторон на тебя жалоба, даже и от матери твоей, где не пожила, везде только напакостила, да и теперь придумываешь какие-то пустяки, что мне до монастыря Фроловского, живет ли там Лизавета или нет, для меня совершенно все равно; просились вы ехать на богомолье, отпустила, чему и весь дом был рад, что хоть на некоторое время отдохнули от шуму и крику двух пустых девок, а теперь ты и там загородила какой-то вздор, расписываешь о матушке игуменье, да благословит ее Господь, но мне до нее, а ей до меня никакого дела нет, она духовная, а я светская, принимает к себе в кельи кого из одного сострадания или на каком содержании, мне вовсе о том знать не нужно, что ей угодно, то она в своем монастыре и делает, да и ей, духовному человеку, вас всех, пустых богомолок, держать у себя не для чего, какое тебе с Лизаветою содержание, образумься, кто приготовил, ты никак угорела, писавши, извольте ей дать билет в 15 тысяч, кому, с чего мне, и откудова давать девочке без имени, незаконнорожденной, не признанной отцом ... За леность вашу, грубости, непокорность пустые и вздорные сплетни стараясь всех перессорить, не стоите вы и угла, оборвались все от празности, содержание ваше может вам быть только трудами вашими, я истинно думала, что при желании вашем помолится вы образумитесь, но вижу что нигде никогда и никакого толку в вас не будет, почему сим предписываю возвратиться сюда обратно в С.-Петербург, рассказываете вы там росказни, где вас не знают, а даром в праздности хлеб есть ничей и нигде не будете, вас в доме довольно хорошо все знают, чего вы две штукарки стоите ...
Ольга Эдельман: Бенкендорфу Творогова писала как светская дама, на изящном маленьком листке, по-французски, изысканным летящим почерком с красивыми росчерками, витиеватым стилем. По-русски она не только другим стилем изъяснялась, но и почерк другой - тяжеловесный, корявый даже. Это многим тогдашним дворянам было свойственно, по-русски и по-французски они писали совершенно разным почерком.
Владимир Тольц: Да тут не только стиль, тут многое отличается, в этих двух письмах. Будто, переходя с французского на русский, эта женщина совершенно меняется, другим человеком становится. Изящная просвещенная дама превращается в грубую самодуршу. Вот об этом феномене двуязычия я хочу поговорить с гостьей нашей передачи филологом Екатериной Ляминой.
Екатерина Лямина: Вообще нам повезло, перед нами исключительный документ. При яркости содержания, он ко всему прочему обладает еще убедительностью, яркостью стиля. Ольга говорила о почерке, это действительно так. Хотя может быть прямого стилистического вывода я из этого не делала бы. Дело в том, что французская и русская каллиграфия устроены немножко по-разному. И опорные элементы любой буквы, ее начертание во французской и русской графике разные. Поэтому то, что мы называем летящим, и совершенно справедливо, французским почерком, по-русски у нас просто нет таких элементов, мы пишем их иначе. Что же касается теперь тех двух документов, в которых не только двуязычие, но, кажется, и двуличность и двуипостасность может быть одной и той же светской дамы, урожденной княжны Долгоруковой, к сожалению, нам неизвестны реальные причины ненависти данной реальной дамы к своей реальной дочери. Может быть они лежат в том пласте сознания, который не поддается анализу без каких бы то ни было источников. Но с другой стороны, совершенно несомненно одно, что правила и каноны светского общежития задавали один способ обращения с детьми и внутренний дворянский быт обычно им соответствовал. Были, скажем, родители поклонниками Руссо или не были, но все-таки известное уважение к ребенку, к его самостоятельности, к его внутреннему миру, для мальчиков больше, разумеется, для девочек чуть меньше, но все-таки присутствовало. Тем более его логично было ожидать в семье просвещенной. Здесь, по-видимому, перед нами очень архаические способы воспитания детей и очень архаические взгляды на то, в каком положении дети находятся по отношению к родителям. И как раз именно этот архаический, может быть отчасти варварский взгляд и обращение и выражено в том русском письме, которое генерал-майорша посылает своей крепостной девке. Такое ощущение, что на самом деле таким же ровно голосом, тоном и стилем она разговаривала со своей родной дочерью. А чтобы некоторое возможно остававшееся противоречие преодолеть, она и не именовала ее дочерью, а именовала просто крепостной девкой и, соответственно, обращение с ней было совершенно другое.
Ольга Эдельман: Давайте, кстати, задумаемся, справедливы ли были обвинения, которые высказала Творогова? Важная деталь: горничная Матрена была грамотная - а это одно многого тогда стоило, это уже означает, что не пустая она девица. Николай I на историю Твороговых отреагировал резко. Сам он, между прочим, был любящий и заботливый отец.
Министр юстиции Дашков - Бенкендорфу, 13 мая 1834 г.
Господин статс-секретарь Танеев препроводил ко мне общий доклад наш по делу о поступках генерал-майорши Твороговой с дочерью ее Елисаветою, с собственноручною на оном докладе резолюциею его императорского величества: "Я не считаю нужным сбирать целое дворянство для суда над Твороговой, ибо дело идет здесь не о лишении одном дворянского голоса, но о бесчеловечии и совершенном поругании родительских обязанностей, дело в обыкновенном порядке подлежащее уголовному суду; чего я для чести дворянства не хочу; и потому облекаю властию уголовного суда собрание дворянских предводителей Московской губернии под председательством губернского предводителя, что немедля исполнить". ...
Ольга Эдельман: Приговором дворянских предводителей Московской губернии единогласно было решено:" Творогову лишить носимого ею звания, имение ее взять в опеку, а жестокой поступок ее с дочерью предоставить духовному суждению". Генеральшу отправили на житье в Свирский женский монастырь, а опека над имением была учреждена ради интересов дочери, чтобы ее не обделили, не лишили законно принадлежащей доли.
Владимир Тольц: То есть справедливость восторжествовала, причем благодаря Бенкендорфу и его жандармам.
Ольга Эдельман: Самое трогательное, что пока шло дело, Елизавета Творогова жила у игуменьи Фроловского монастыря, а Матрену Зуйкову оставил в своем доме полковник Дохтуров, и возник разумеется у киевских полицейских вопрос: что делать с горничной, как ее оградить от гнева помещицы? По поводу Матрены была отдельная переписка, причем на очень высоком уровне, в ней участвовал и Бенкендорф, и министр внутренних дел. Порешили вполне разумно, Матрену определили быть при барышне.
Владимир Тольц: Вся эта история - мы знаем точно, что она подлинная, но выглядит она очень литературно. Такой сюжет вполне можно себе представить, допустим, среди пушкинских повестей Белкина. Или у других авторов, размышлявших о том, как дурно сказывается на людях крепостничество, привычка к бесконтрольной власти. Ведь, не попади эта история почти случайно к Бенкендорфу и Николаю, не окажись Дохтуров давним знакомым генерала Творогова - и Елизавету постригли бы в монахини, и надеяться ей было не на что.
Ольга Эдельман: Кстати, неизвестно, был ли в Петербурге шум вокруг этого дела, но Пушкин мог эту историю услышать. В написанных раньше, чем случилась эта история, повестях Белкина хороший конец наступает чудом, вопреки всякому вероятию. Да и в "Капитанской дочке" тоже - только после личного вмешательства Екатерины II . Это, наверное, важный признак эпохи - хороший конец кажется маловероятным, как чудо. Мне вот другое любопытно, и хотелось бы знать мнение нашей гостьи. Имя Бенкендорфа стало нарицательным, шеф тайной полиции, тот, кто преследовал и карал любое проявление свободы и независимости, такой Берия 19 века. Палач декабристов и Пушкина. Но вот сейчас исследователи начинают заново вчитываться в архивные документы - да нет, для своей должности Бенкендорф был вполне достойным, не лишенным благородства человеком. Декабристы даже после Сибири в мемуарах отзывались о нем неплохо, а Волконский вообще продолжал числить его своим другом. Откуда его скверная репутация? Кажется мне, что создали ее еще в 19 веке пушкинисты. Как вы думаете? Пожалуйста, Екатерина Лямина.
Екатерина Лямина: На самом деле, мне кажется, когда мы говорим о Бенкендорфе, нужно настроить нашу оптику так, чтобы сюжет с Пушкиным, конечно, очень важный, не заслонял всего остального. Мне приходилось читать личные письма Бенкендорфа, а также его мемуары. Это действительно чрезвычайно достойный человек, человек большого света, человек, хорошо знавший заграницу. Много поживший, много видевший. Отсюда справедливость, точность и разумность его многих суждений. То есть человек ни в коей мере не был злонамеренным губителем литературы. Дело в том, что с Пушкиным его конфликт был совершенно неизбежен, потому что Бенкендорф был крупным чиновником и крупным военным, которому многие, я бы сказала, демарши или может быть просто поведение Пушкина очень во многом казалось неадекватным. Оставляя на самом деле за скобками всю сложную историю их отношений, я замечу, что в этих отношениях не было ничего личного. И отсюда, к сожалению, погубленная репутация Бенкендорфа.
Владимир Тольц: Вот такая святочная история. Все как в сказке про обездоленную сироту, верную подругу-служанку, жестокосердную мать в роли мачехи, спасителей-жандармов… И кончилось все хорошо. Еще бы добавить фею-крестную да карету из тыквы…
Но мы-то вам не сказки рассказываем…