Человеку, учредившему когда-то передачу «С христианской точки зрения» на Радио Свобода, может быть, позволено высказаться о двух современных книгах, в одной из которых (Л. Улицкая «Даниэль Штайн, переводчик») эта точка зрения еретически искажается, в другой (Ю.Малецкий «Случай Штайна: любительский опыт богословского расследования») – правоверно защищается. Одна вышла в прошлом году и стала бестселлером, другая только что появилась в полном виде и чем станет, – посмотрим.
В романе Улицкой изображается человек, который служит католическим священником, что не мешает ему самому решать, в какие положения Писания верить, а в какие – не верить. Не верит, например, в Троицу, отрицает непорочное зачатие и божественность Христа, в литургии собственного сочинения называет Его всего-навсего слугой Господа. Мало того, создал секту, считая её христианским приходом, и пытался вовлечь в неё самого папу римского.
В одном из читательских откликов роман назван «подкопом под христианство» – «либо подлым, либо пошлым». Но у героя при этом героическое прошлое: во время войны, служа переводчиком у немцев, он спас от верной смерти 300 душ; и праведное настоящее: он никому не делает зла, а только добро, на каком основании автор приходит к выводу, что «совершенно (! – А.С.) не имеет значения, во что ты веруешь, а значение имеет только твоё личное поведение». Был бы, то есть, человек хороший. Дойдя до этого места и вспомнив предыдущие сочинения Л.Улицкой, другой читатель отрекомендовал её «любимицей домохозяек с высшим образованием».
Того же мнения и Ю.Малецкий. Он показывает, что и герой, и автор страдают невежеством и отсутствием того, что именуется интеллектуальной совестью. В пучине их еретической темноты и гордыни он чувствует себя, как рыба в воде, но погружается в неё только затем, чтобы, вынырнув, насладиться сладким ему воздухом Откровения. За тем, как он это делает, должны одинаково сочувственно следить и не мудрствующий христианин, и материалист, знающий Писание хотя бы по на уровне советского университетского курса «Основы научного атеизма». Невежественных и бессовестных никто не любит – ни идеалисты, ни материалисты. Тем большее впечатление производит неподражаемое дружелюбие, с каким Малецкий приступает к Штайну, говоря: да отрицай ты что угодно в христианстве, но кто тебя принуждает считать себя христианином?!
Их в послесоветское время развелось, как собак нерезаных – христиан, норовящих извернуться как-то так, чтобы верить в Бога и не смешить людей. Послесоветские коммунисты стыдятся «Коммунистического манифеста» (начали ещё при советской власти), а послесоветские же христиане – догматов теперь своей религии. Мол, Иисус, конечно, Христос, но какое там, к шутам, непорочное зачатие, какое вышагивание по воде, яко посуху! Хочется и рыбку (из рук самого Христа) съесть, и на Кредо не сесть.
Причём не редкость встретить послесоветского коммуниста и послесоветского же христианина в одном должностном лице. Здоровенные мужики, а стесняются как девицы, – и «Манифеста» стесняются, и Символа веры.
Никому так мало не симпатичны эти калеки, как сознательному христианину и сознательному, опять же, материалисту. Здесь они сходятся. Обоих благословляет апостол с его недвусмысленным отношением к тем, кто ни холоден, ни горяч, ни рыба, ни мясо, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга, ни в п...., ни в Красную Армию. (Малецкий не чурается просторечий. В своём предмете он как у себя дома и шпарит по-домашнему. Он показал, что о божественном, о делах веры можно писать по-человечески: горячо, просто, занимательно, где надо – весело, вплоть до хохота, где надо – с гневом).
Размышляя над тем, откуда взялся роман Улицкой, что он отражает и на какую общественную потребность откликается, Малецкий говорит: отражает это зеркало современную русскую интеллигенцию, а отвечает на её потребность в вере. К этому можно добавить, что речь идёт о нашем желании (у кого – жгучем, у кого – вялом) верить в Бога, не веря в Бога.
