Владимир Тольц: Сегодня мы расскажем вам о житейской истории. Семейная склока, драматическая, или трагикомическая - как посмотреть. Эта история могла бы стать фабулой психологического романа. Но мне лично она напоминает анекдот, также примеры из клинической практики, описанные в трудах Зигмунда Фрейда. В этой программе мы обычно рассказываем вам не только о событиях, но и о людях прошлого. Ясно, что они чем-то отличались от нас с вами, обитателей нынешнего времени. Но всегда ли мы задумываемся, чем и в чем сходство? Сегодняшняя передача – повод подумать об этом. Ну, давайте к делу.
Ольга Эдельман: Это дело из архивов дворцового ведомства. Рубеж веков 19 и 20-го. Над имуществом престарелого сенатора Николая Тура, признанного душевнобольным, была учреждена опека. А родственники его раскололись на два враждебных лагеря: дети сенатора от первого брака ненавидели его вторую жену. В основе конфликта - человеческая неприязнь и, конечно же, деньги, богатое наследство. Писали друг на друга жалобы, судились, наконец, стали писать прошения лично Николаю II . В деле сохранились две пространных записки, с двух сторон.
Из доклада главноуправляющего канцелярией его императорского величества по принятию прошений барона Будберга Николаю II , 15 августа 1902 г.
Сенатор Тур, прожив 36 лет мирно и счастливо с первою своею женою, был сильно потрясен последовавшею в 1896 г. ее смертью. Таким его угнетенным состоянием, по-видимому, сумела воспользоваться сестра покойной его жены, Луиза Васильевна, бывшая в то время замужем за генерал-лейтенантом Нандельштедтом. Расположив к себе сенатора Тура, она, после 27-летней брачной жизни, развелась и в 1899 г. вступила с ним в брак. К этому браку дети сенатора Тура отнеслись недоброжелательно, и он, желая рассеять, между прочим, имущественные их опасения, еще до женитьбы подарил им все свои недвижимые имения стоимостью около 2 миллионов рублей, сохранив за собою лишь капитал в полмиллиона рублей и право пожизненного владения двумя домами, причем и означенный капитал завещал детям, а жене, на случай своей смерти, назначил пожизненную ренту в 6 тысяч рублей. Ожидания сенатора Тура, что этими распоряжениями будет достигнут семейный мир, однако, не оправдались и недружелюбные отношения его детей к жене не улучшились. Перенесший за несколько лет до смерти первой своей жены вследствие понесенной денежной потери серьезное нервное расстройство, потребовавшее продолжительного лечения, сенатор Тур спустя всего два месяца после свадьбы, впал вновь в ненормальное состояние умственных способностей, которое, как и при первой его болезни, выразилось главным образом в ложном убеждении, что он лишен всего своего имущества, и явно обнаруживало существование у него предрасположения к такого рода заболеванию. Не подлежит сомнению, что при вступлении во второй брак Луиза Тур едва ли руководствовалась искреннею привязанностью к оставшемуся одиноким мужу ее покойной сестры, а в действительности прельстилась выдающимся служебным положением его, как сенатора, и находившимся в его распоряжении весьма крупным состоянием. Что же касается заявлений родственников сенатора Тура о том, что Луиза Тур, стремившаяся совершенно поработить личность мужа, еще до брака не постеснилась прибегать с этою целью даже к систематическому разврату, отразившемуся, будто бы, на его физическом состоянии, то заявления эти, ничем не подкрепленные, идут вразрез и с теми данными, которые имеются в моем распоряжении. Обстоятельства, при которых состоялся брак сенатора Тура, если и могли служить вначале оправданием нелюбви и недоверия его детей к мачехе, не давали им, однако, впоследствии оснований к преследованию Луизы Тур тою непримиримою, слепою враждою, которую, со времени вступления ее в брак, определялись все их поступки в отношении ее. Такой вражде, казалось бы, тем более не оставалось места после того, как дети могли убедиться в заботливом отношении мачехи к их душевно больному отцу
Ольга Эдельман: Барон Будберг указывал, что дети сенатора Тура требовали разлучить их больного отца с женою, которая, по их мнению, создала "крайне тяжелые для него условия жизни".
Владимир Тольц: Оля, давайте уточним, что там было с наследством. Из записки Будберга следует, что сенатор все отказал детям. То есть они боролись уже не за деньги, а вели, так сказать, "войну на уничтожение" своей мачехи, и тетки по совместительству.
Ольга Эдельман: Похоже на то. И дети, и жена входили в число опекунов сенатора, и опека была устроена таким образом, что дети и сочувствующие им лица имели большинство голосов. Но они утверждали, что мачеха, во-первых, пытается получить врачебное заключение о вменяемости сенатора, снять опеку и после этого добиться от него завещания в свою пользу; и во-вторых, что она будто бы не дает детям видеться с отцом, и вообще никакой родни к нему не подпускает. Но давайте посмотрим их версию событий. Сохранилась записка зятя сенатора Тура, крупного юриста Мартенса, написанная весной того же 1902 года. Она называется " Невероятная, но истинная история".
Из записки Мартенса, весна 1902 г.
Очень тяжело рассказывать историю падения любимого и искренне почитаемого человека. ... Я считаю гражданским долгом пролить полный свет на это дело ... Чем больше будет света в этом деле, тем будет легче для несчастных и ни в чем неповинных детей и внуков Тура и тем ближе будет день торжества правды и справедливости. ...
Суть дела сенатора Тура чрезвычайно проста: замужняя 46-летняя женщина поймала в свои сети 65-летнего разбитого горем старика, обладающего большим состоянием. Цель - захват состояния, средства: систематический разврат и бесконечная ложь.
В 1896 году сенатор Тур потерял свою жену, с которою прожил счастливейшею семейною жизнью более 36 лет. Трудно себе представить более счастливую семью: отец был образцовым супругом и безгранично любящим своих детей родителем; его жена была воплощением доброты и нежной любви к мужу, детям и внукам; последние почитали и любили своих родителей, дедушку и бабушку всеми силами своих благодарных сердец. ...
Немедленно после кончины его жены, Екатерины Васильевны (рожд[енной] Шнейдер) открыто начались козни с целью заставить его жениться во второй раз. К великому несчастью сенатора Тура, эти козни исходили от ближайших родственниц покойной его жены. ... Из трех сестер, рожденных Шнейдер, претендовавших занять место умершей чудной матери и бабушки, пальму первенства заслужила одержавшая блестящую победу Луиза Васильевна, по замужеству фон Нандельштет. С первого взгляда эта победа кажется совершенно непонятною.
Луиза Васильевна Нандельштет находилась в зрелом возрасте, когда женщины обыкновенно не влюбляются. У нее был муж - генерал-лейтенант фон Нандельштет, который был болен и нуждался в ее уходе. С ним она жила 27 лет. Есть у нее даже сын, товарищ прокурора окружного суда, долженствовавший, казалось бы, по всем понятиям порядочности, воспротивиться во что бы то ни стало любовным козням своей матери.
Но все эти серьезные обстоятельства были только мнимыми препятствиями. Через два месяца после смерти любимой жены, сенатор Тур уже находился в сетях Луизы Васильевны Нандельштет, заставившей его вступить с нею в связь. Всякий, кто знал абсолютную порядочность и чистоту нравов сенатора Тура, и кто видел его в конце 1896 года совершенно убитым постигшем его горем, согласится, что только очень ловкая женщина могла заставить его таким образом осквернить память матери его детей - этой поистине святой женщины.
Под растлевающим влиянием преступной связи почтенный отец и дедушка стал сочинять эротические стихи, рисовать рискованные по содержанию картинки, писать и говорить о том, что в него влюбляются все женщины! Губительное действие этой отвратительной связи привело к тому, что здоровый и веселый Тур с ужасающею быстротою превратился в сгорбленного старика и угрюмого и сердитого мизантропа.
Ольга Эдельман: А я вот понимаю, почему Луиза Тур старалась оградить сенатора от общения с детьми. Если они все рассуждали, как зять Мартенс - так это были совершенно невыносимые люди. Ханжеская демагогия, упоенность своей моральной правотой, нетерпимость, жесткие, ригористичные взгляды.
Владимир Тольц: Знаете, за сто с лишним лет с момента написания этой записки нравы и мировосприятие, конечно, изменились. И у меня, читающего это сегодня, записка Мартенса вызывает прежде всего улыбку. Мы среди наших современников, людей известных и состоятельных, политиков, и шоуменов, и ученых, не буду называть их имена, их по телевидению любят поименно перечислять, мы знаем такое количество повторных поздних браков, в которых разница супругов в возрасте куда больше, чем у 65-летнего Тура с его 47-летней молодухой, что сам казус вызывает некоторое недоумение. Во-вторых, очевидное противоречие в содержание документа. Сообщается, что дедушка Тур под влиянием нового брака помолодел, стал сочинять эротические стихи, рисовать черте что, нести, как мальчишка, какую-то чушь про любовь к себе. И тут же утверждается, что он стал «угрюмым и сердитым мизантропом». Неувязочка. Вообще, обратите внимание, как построен этот текст. Действующие лица делятся на "хороших" и "плохих", их характеристики снабжаются эпитетами, очень эмоциональными и преувеличенными. Прежняя жена - "идеально хорошая", "чудная", "поистине святая", новая жена - "любовные козни", "преступная связь", "систематический разврат и бесконечная ложь". Причем, заметьте, доказательств не требуется, риторика строится, в общем-то, на навешивании ярлыков. Главное, чтобы они несли сильный эмоциональный заряд и четко окрашивали ситуацию в контрастные черно-белые тона. Лишь к концу своей пространной записки Мартенс спохватился, что надо как-то обосновать, почему Луиза Васильевна сразу была так плохо принята в доме.
Ольга Эдельман: При том, что это ведь была не побродяжка какая. Все-таки, как ни крути, а близкая родственница, тетка. Родная сестра пресловутой "чудной матери и бабушки". И в первом браке была за генерал-лейтенантом - это очень солидное положение. И брат ее Шнейдер, как и Николай Тур, был сенатором. Наверное, расчет в ее действиях был, но где основания считать ее развратной, корыстной, бесстыдной интриганкой?
Из записки Мартенса
Лет 20 тому назад я познакомился в госпожою фон Нандельштет и уже 17 лет, как я прекратил с нею и с ее семейством всякое знакомство, не имев с ними ни малейшего столкновения. Очевидно, были веские причины не пускать эту особу чрез порог моего дома. Покойная первая жена сенатора Тура, несмотря на свою ангельскую доброту, последние 5 лет до отъезда, по случаю болезни, заграницу, не принимала ее вместе с гостями, но посылала ей денежные и другие пособия. Перед самою кончиною Е.В. Тур, будучи бесконечно снисходительною к людям, даже написала ей любезное письмо. Все это не остановило г-жу Нандельштет погубить мужа умершей сестры. Впрочем, что могло остановить женщину, которая в прошлом году сказала старшему сыну сенатора Тура следующие типичные слова: "Со многими мужчинами я жила, но твой отец все-таки на мне женился!".
Владимир Тольц: Заметьте, Мартенс таки уклонился, не указал ничего конкретного. Главный его аргумент - что он 17 лет назад прекратил отношения с фон Нандельштет и на то "очевидно, были веские причины". Какие? Ничего внятного, но многозначительные намеки: читатель должен догадаться, что, наверное, Луиза Васильевна была очень безнравственной особой. Знаете, именно эти же ригористические приемы позднее с успехом использовала и революционная агитация, и советская пропаганда. Чего абсолютно не допускает такая риторика, так это нюансов, представления о реальной сложности явления, неоднозначности. Дети сенатора - "несчастные" и "ни в чем неповинные".
Ольга Эдельман: Тут забавно, что детская невинность традиционно ассоциируется с маленьким ребенком, а Мартенс все-таки взрослый и даже немолодой зять сенатора Тура, у этих самых невинных созданий уже свои дети есть, они все - вполне взрослые люди.
Владимир Тольц: Сегодня мы рассказываем вам о старинной семейной ссоре. В самом конце 19 века овдовевший 65-летний сенатор Николай Тур решил жениться во второй раз - на младшей сестре своей покойной жены, Луизе Васильевне. Ей было 46 лет, она была замужем, за генералом, развелась с ним, чтобы выйти за Тура. Его дети были убеждены: эта развращенная женщина действовала исключительно из корыстных побуждений. А сам сенатор на почве этой истории повредился в уме. Его зять, юрист Мартенс, описал ситуацию с точки зрения детей сенатора. Занятно, как Мартенс выстраивает образ своего "несчастного тестя". Чтобы сохранить за ним роль страдающей невинности, Мартенс превращает его в игрушку в чужих руках, собственной воли и ответственности у сенатора как бы и нет.
Из записки Мартенса
В начале своей связи сенатор Тур жил в доме своей второй дочери. Никакое перо не в состоянии описать сцен отчаяния и горя, разыгравшихся в этом доме. Редкое человеческое сердце переносило столько горьких страданий, какие выпали на долю детей, бессильных свидетелей неудержимой гибели обожаемого отца. Никто не считал их бессонных ночей и никто не вознаградит их за пролитые слезы о разрушенном идеально-хорошем семейном счастье...
Бывали минуты, когда несчастный отец сам видел пред собою открытую пропасть, в которую его увлекала непреодолимая адская сила. Тогда он плакал, как ребенок, с обычною нежностью ласкал своих детей и просил у них прощения. В один из таких светлых моментов сердца и ума сенатор Тур передал детям свои дома, оставив за собою пожизненное пользование доходами с них и неограниченное распоряжение капиталом в полмиллиона рублей.
Наконец, в августе 1899 года наступила катастрофа: сенатор Тур женился на г-же Шнейдер-Нандельштет, после того как в мае того же года она развелась с первым своим мужем, который и по сие время продолжает здравствовать. ...
"Молодые" выехали за границу и поселились в Карлсруэ. Здесь муж принужден был признаться, что он передал свои дома детям, и это признание вызвало неописуемую злобу его жены. Она стала беспощадно его преследовать упреками и настойчивыми требованиями передать ей все, что еще осталось.
Изнемогая под тяжестью нравственных истязаний и совершенно истощенный физически предшествовавшею этому браку связью, Н.А. Тур всего через два месяца после свадьбы заболел острою формою душевной болезни. ... У больного "стали появляться идеи бреда; он воображал, что потерял все свое состояние; везде чуял врагов; ожидал быть арестованным; часы для него будто бы ставились неверно; деньги он считал поддельными; за сбыт фальшивых денег ему будто бы грозит наказание".
... И все-таки - страшно сказать - нашлись представители Правительства, которые удивлялись непреодолимому чувству отвращения детей к этой женщине, ибо, по их словам, с той минуты, как пастор ... обвенчал ее с их отцом, дети должны были забыть все прошлое и "примириться с совершившимся фактом"!
Ольга Эдельман: Вот вы знаете, я пытаюсь представить себе этого несчастного сенатора Тура. Во-первых, кажется мне, что если кто и свел его с ума, так это как раз дети. С их непримиримостью. Наверняка ведь сцены устраивали непрерывно, вели себя демонстративно.
Владимир Тольц: Не только в этом дело, вы же понимаете. Те жесткие моральные нормы, которыми оперировали дети, ведь имели значение и для сенатора. У него должен был случиться внутренний конфликт: ему очень хотелось нормальных, живых человеческих радостей, но на него ведь тоже давило сознание, что они греховны, что он не хорошо, не правильно себя ведет.
Ольга Эдельман: Наверное, еще надо вспомнить, что это же викторианская эпоха. Тогдашние жесткие запреты, жесточайшие моральные ограничения в области отношений полов. Разнообразные истерии и психические расстройства на этой почве - не случайно ведь как раз в ту эпоху появился доктор Зигмунд Фрейд. Он понял, в чем причина распространенных болезней - в подавленных естественных устремлениях. И предложил своим современникам очень уместное, - и конечно же, тогда прозвучавшее шокирующе, - объяснение их проблем. Между прочим, и утверждение родственников сенатора Тура, что он был истощен своей порочной связью, быстро постарел - это тоже следствие распространенного тогда медицинского убеждения, что излишества вредны мужскому организму. Идея очень старая, идущая откуда-то из глубокого средневековья, но в позитивистскую эпоху в нее еще верили. Это сплетение морального ригоризма и псевдомедицинских предрассудков. Помните, в чеховской "Чайке" отставной чиновник Сорин все говорит, что мало пожил, не хватило ему житейских радостей, - а доктор Дон на это отвечает, что хотеть жить в 60 лет - это легкомыслие. И лечиться в 60 лет - тоже легкомыслие. Сейчас звучит, по меньшей мере, странно. И вот я обращаюсь с вопросом к участнице наших прошлых передач филологу Екатерине Ляминой: обычно, читая Чехова и других писателей того времени, мы не воспринимаем его персонажей как понятных людей, в чем-то нам близких, чем-то неприятных. Ну, антураж другой, но в целом - люди как люди, вроде бы такие же, как мы. Но в какие-то моменты все же заметно: не совсем такие же. Другие представления о жизни, другие реакции, другие комплексы, если угодно.
Екатерина Лямина: Поскольку я занимаюсь немножко другой эпохой – пушкинское время и пушкинские современники, то на людей, о которых говорили вы, я смотрю скорее как на людей промежуточных между нами и Пушкиным. И должна сказать, что люди первой трети 19 века вызывают у меня относительно меньшее отторжение, чем чеховские современники. Объясню, почему. У меня все время возникает ощущение, что люди пушкинской эпохи не боялись жить, а люди чеховской эпохи боялись жить. Вот, скажем, даже такой, казалось бы, невротического склада человек, как Федор Иванович Тютчев, четырьмя годами старше Пушкина, он, тем не менее, мною ощущается как во многом изоморфный, психологический, может быть даже эмоционально нам в гораздо большей степени, чем люди Чехова. У него есть стремление понять, не отягощенное комплексами и не отягощенное чувством вины, которое постоянно довлеет у всех персонажей Чехова. Почему это произошло, я, конечно, не могу сказать с полной уверенностью, но у меня есть некоторые предположения. У меня есть ощущение, что то, что можно назвать возникновением большого количество комплексов в сознании чеховских современников связано, как - наверное, нужно объяснять сложным образом, но я сейчас упрощаю, как-то связано с существенным усилением перемены, скажем так, в роли православия. Перемены той роли, которую играло даже не столько православие, сколько отправление православной жизни в быту и в повседневности чеховских современников. Если пушкинские люди на священников смотрели, как правило, если только это не были священники действительно в полной мере просвещенные, может быть даже ученые, как, например, отец Герасим Павский, известный наставник в вере императора Александра Второго будущего, когда он был молодым человеком и юношей, если они были не такие люди, то пушкинские современники, конечно, на них смотрели как на людей даже не то, что второго сорта, а просто почти что на людей, живущих за пределами круга, к которому принадлежат они.
И конечно, исповедь и остальные, необходимые для православного человека и таинства носили для них достаточно умозрительный характер. Я не хочу сказать, что это было всегда, и у Пушкина есть много свидетельств, когда он задумывался о своей духовной жизни, но это было все иначе, чем у чеховских современников и самого Чехова. Тогда священники стали уже совершенно другими членами общества – полноправными. А поскольку роль дворян тоже переменилась, то и роль священников переменилась взаимно друг относительно друга. Отсюда постоянные размышления о собственной душе, о собственной совести, о том, как ты соотносишься с этим миром на предмет духовности, но полное неумение это делать. И отсюда, конечно же, такое ощущение, что чеховским современникам постоянно неуютно в своей шкуре, их всегда что-то гнетет, что-то гложет. Я не хочу сказать, что Пушкин – это сплошной конфетный «Моцарт», который только улыбается с коробочки с известными конфетами, нет, разумеется. Такое ощущение, что они были внутренне гораздо более цельными и куда менее, повторюсь, боявшимися жить людьми.
Ольга Эдельман: Благодарю филолога Лямину за этот комментарий.
Владимир Тольц: Тут вот еще что важно. Жизненные реакции людей прошлого, это, конечно, само по себе интересно. Но мы-то еще знаем, что было потом. Во-первых, в те годы, когда шло разбирательство по делу сенатора Тура, молодежь уже впадала в декадентство. На фоне лицемерного морального ригоризма старшего поколения, этих самых детей семейства Тур, понятно в общем-то, почему следующая генерация и слышать не желала про моральные ограничения.
Ольга Эдельман: Вы имеете в виду все эти "влюбленная в дьявола", «цветы зла», безудержную эротику в литературе, эстетизацию всех видов порока.
Владимир Тольц: Конечно. И во-вторых, и это более существенно, чем чья-то былая распущенность, через полтора десятилетия случилась революция. И, может быть, кому-то покажется странным мое утверждение, но в деле сенатора Тура уже видны тревожные признаки. Я как раз имею в виду негибкость, ригоризм общественной морали. Последующая эпоха прославила себя описанным многими двоемыслием, а также порочной двойственностью моральных норм. А вот эти люди, условно дети сенатора Тура, они не только в риторике использовали набор клише - они ведь и мыслили так же. И оказывается, что этот подход к жизни не менее дефектен, чем сменивший его. И не только в том, что касается домашних дел. Они теряли способность видеть вещи с разных точек зрения, осознавать сложность наблюдаемого явления. Зато были убеждены в безусловной правоте своих оценок. А утрата чувства реальности - опасная вещь.
