Владимир Тольц: Сегодня мы предлагаем вашему вниманию очередную передачу из цикла "Скорость стука. Доносчики".
Поговорим мы сегодня вот о чем. Чем донос отличается от не-доноса? Как определить границы жанра? Вопрос не такой простой, как может показаться. И - взгляд, так сказать, с другой стороны: а что представители власти? Как они реагировали на разнообразные обращения граждан, часть которых мы смело можем счесть доносами?
Ольга Эдельман: И все-таки, что считать доносом, что не считать? Мы не в первый раз черпаем образчики этого жанра из архива МОПР - Международного общества помощи борцам революции.
Секретарю парткома МОПР тов. Черномордику
В одной квартире со мной, в доме политэмигрантов (ул. Обуха, 3) живет член ВКП(б) тов. Алексеев, бывший секретарь Исполкома МОПР.
Так вот, жена моя рассказала мне следующее: находясь вместе с моей женой на кухне, жена Алексеева рассказала ей, что знакомый Алексеевых, некто Рыльский, болгарский политэмигрант, инженер и работник Наркомтяжпрома, получает посылки из Болгарии через болгарского посла в Москве, и что эти посылки посылаются на имя жены Рыльского, которая является не то сестрой премьер-министра, или министра иностранных дел Болгарии. По словам жены Алексеева, Рыльскому присылаются вещи и продукты, в том числе какие-то национальные болгарские кушанья, которые Рыльский приносит к Алексеевым, чтобы попробовать.
Рыльский и его жена захаживают к Алексеевым, хотя и не очень часто, но все же приходят.
Рыльский как будто коммунист или член братской болгарской коммунистической партии, а между тем, как рассказывала Алексеева, не то он, не то его жена ходила получать эти посылки к послу в гостиницу. Каждый из нас должен быть добровольцем органов НКВД и узнав об этом, считаю необходимым об этом вам сообщить, чтобы об этом были поставлены немедленно в известность соответствующие органы и организации, где работает Рыльский.
Обо всем этом вчера я сообщил тов. Лоренц, как заведующей секретной частью.
2 июля 1937 г. Ф. Минскер.
Владимир Тольц: Ну, Оля, здесь никаких сомнений - автор доноса сам себя определил как добровольца органов НКВД. И донос, несомненно, политический.
Ольга Эдельман: Да, конечно. Хотя, вы, наверное, замечали, я вот себя часто, сидя в архиве, на этом ловлю. Смотришь рассекреченное дело, которое в советское время было в спецхране. Иногда сразу понятно, почему его секретили: про политзаключенных, про какие-нибудь оборонные дела, про работу спецслужб. Но иногда уже, подзабыв, что такое была советская мания секретности, подзабыв ту скрытую логику, которую мы все так или иначе тогда улавливали, - думаешь: а тут-то что? почему это было секретно? и не всегда и сообразишь. Так вот, в этом доносе то же самое - с политическим обвинением. Вне той атмосферы не сразу и понимаешь - а что тут такого? Ну, получали посылки от родственников из Болгарии, с продуктами. Ну и что? А то, что это связь с иностранцами, да еще с буржуазной верхушкой.
Владимир Тольц: Это еще и порочащее коммуниста поведение. В конце концов, подозрение в шпионаже. И написан донос летом 37 года, самый пик репрессий.
Ольга Эдельман: На письме резолюция: "Т. Лоренц. Сообщить куда следует. Переправить это заявление. 2 июля 37. Черномордик".
Владимир Тольц: Обратите внимание: секретарь парткома реагирует, признает письмо за политический донос. Но пользуется эвфемизмом "сообщить куда следует". И, заметим, не отреагировать он не мог. Доносчик его вынудил, добавив в конце письма, что донес также заведующей секретной частью. Стало быть, оба начальника - и Черномордик, и Лоренц должны теперь бояться друг друга и спешить первым донести "куда следует". Черномордик нашел, как выкрутиться и отвести от себя подозрение в недостатке проворства. Тем более что у Лоренц был день форы, она получила донос накануне. Черномордик сам никуда сообщать не стал, а перевел стрелки на Лоренц, поручил ей.
ОЭ : Но давайте вернемся к разговору о жанре. Вот прочитанный нами документ: сообщение начальству о порочащем поведении того или иного лица. Донос. Но практически такого же содержания документ может ведь доносом и не являться.
Начальник Отдела трудовых колоний НКВД СССР Яцкевич - Елене Дмитриевне Стасовой, копия - управляющему Пензенской трудколонии УНКВД, 1 ноября 1937 г.
По прилагаемому при этом наряду... прошу направить Альдо Оливо, рожд[ения] 1923 г., в Пензенскую трудколонию.
Управляющему Пензенской трудколонии для сведения сообщаю, что Альдо Оливо - сын одного бывшего руководителя Кубинской компартии, но в настоящий момент его отец исключен из партии и живет в Мексике. Мать мальчика - женщина легкого поведения, она живет в Гаване, давно разошлась с мужем.
Альдо воспитывался в обстановке драматических ссор между отцом и матерью. Мать вовлекала мальчика в среду, в которой она вращалась для своего удовольствия, что вызвало его преждевременное развитие.
Ольга Эдельман: Такой вот осколок мексиканского сериала. И как этого мальчика занесло в СССР, с перспективой Пензенской трудовой колонии? Уму непостижимо. Ну так вот, смотрите, это тоже письмо с порочащими сведениями, касающимися частной жизни. Но по сути своей это не донос, наоборот - это как бы объяснение, на пользу мальчику.
Владимир Тольц: Все-таки, Оля, тут существенно, кто и кому пишет. Это служебная, внутриведомственная переписка, пусть и внутри НКВД. В первой нашей передаче про доносы мы говорили, что зачастую сложно провести границу между служебной перепиской и явным или скрытым доносом. Когда, например, пишется как бы нелицеприятная служебная характеристика на сотрудника, - очень похожая на донос.
Ольга Эдельман: И ведь очень многие доносчики имели возможность подписаться не просто своим именем, или вымышленным именем, или сделать донос анонимно. Они могли написать в качестве должностного лица.
Владимир Тольц: Донос и в самом деле мог мимикрировать под служебную бумагу. Но давайте условимся, что в первую очередь под доносом мы имеем в виду обращение частного лица, гражданина, в органы власти. И вот теперь я хочу обратиться к нашему сегодняшнему эксперту, в недавнем прошлом ведущей нашей передачи доктору исторических наук Елене Юрьевне Зубковой. Вот что я хочу с вами обсудить. Вы много работали как исследователь с письмами граждан в органы власти. Например, в Верховный Совет СССР. Что бы вы сказали об этом жанре. Это что - доносы? Или не только доносы? Как можно классифицировать эти письма, о чем и зачем обычно люди писали "наверх"?
Елена Зубкова: Действительно, Володя, давайте сначала разберемся с особенностью жанра. Скажем, Владимир Иванович Даль давал такое определение доноса: «Донос – это не жалоба за себя, а объявление о каком-либо незаконном поступке другого». В русском языке существовало и другое слово – извет. Так вот, если мы говорим о почте Верховного совета, то это все-таки были в большинстве своем жалобы за себя. Люди шли в Верховный совет, точнее в приемную Верховного совета, к Калинину, к Швернику, потом к Ворошилову, чтобы рассказать о своих бедах. Конечно, попадались в этой почте и в этих жалобах откровенные доносы, но не они определяли лицо этого потока. Доносили в другие инстанции, причем советские граждане очень четко знали, в какие именно. Неслучайно в обыденной речи часто проскакивала такая угроза: я сообщу, куда следует. И все точно знали - куда.
Понимаете, не большевики придумали донос. И ябедничество, и зависть, как мотив, существовали всегда. Но именно при советской власти стукачество оказалось более чем востребован ным. Доносительство стало частью политической культуры, и донос превратился в элемент механизма управления. Проще говоря, без доноса стало нельзя, он стал функционален, он работал. Ну как еще прикажете верховной власти контролировать поведение местных начальников? Да в общем-то никак. Существовал только один путь - создать такую армию добровольных помощников. Они ведь так себя и называли – добровольцы НКВД или как-то еще. Короче говоря, организовать это массовое стукачество.
Донос был нужен и тем, кто управлял, и тем, кем управляли. Ведь донос - это не просто обвинение, это не просто сообщение – это тайное сообщение, доносчик всегда работал тайно. Если хотите, это был некий интим с властью. Иной раз читаешь донос и чувствуешь, как человек сам себя эмоционально заводит, доходит до эмоционального экстаза. Впрочем, наверное, это больше по части сексопатологии.
Владимир Тольц: Вопрос ведь вот в чем: ведь доносы существовали и до советской власти, как обязательный элемент, если угодно, общественный культуры. В чем разница? Они существовали и в 16 веке, и в 17 веке, и в те времена, которые так успешно Оля изучает, декабризм и так далее, тоже не обошлось в этом деле без доносов. Так в чем разница советского доноса от досоветского? А что, раньше без доноса можно было? Как без доноса представить русскую историю?
Елена Зубкова: Так никто же преемственности и не отрицает.
Владимир Тольц: В чем отличие этой культуры, где донос и до революции был обязательным элементом общественной жизни, без доноса невозможно представить русскую досоветскую историю, согласитесь?
Елена Зубкова: Ну хорошо, давайте будем рассуждать так: в советской практике доносительство, стукачество стало массовым, и неслучайно. В условиях всеобщей грамотности населения, при этом отсутствие массовой культуры, образования, добавьте еще к этому отсутствие или потеря нравственной традиции, той же самой религиозной, когда считалось, что доносить неприлично. Неслучайно в советскую эпоху появляются эти эвфемизмы – сигнальщики, разведчики или еще какие-то. Ведь товарищ Бэр, если бы мы его назвали доносчиком, наверное, он нас бы обиделся.
Ольга Эдельман: Вот классический донос 37 года, политический. Но прежде чем читать донос, посмотрим, как на него отреагировал адресат. Получила этот донос Елена Дмитриевна Стасова, старая большевичка, возглавлявшая МОПР. Почему доносчик адресовался именно к ней - не совсем ясно, но он ей не впервые, скорее регулярно.
Стасова - Ежову, 31 августа 1937
Уважаемый Николай Иванович,
По просьбе И.М.Бэра посылаю присланные им на мое имя материалы для пересылки вам.
Бэр - преподаватель немецкого языка, работает в г. Орджоникидзе в железнодорожной школе. Раньше он работал в г. Кропоткине, Азово-Черноморского края. Начиная с 1935 г. он присылает мне письма с компрометирующими данными о людях, с которым он сталкивается в своей работе. На меня он производит впечатление человека подозрительного и не заслуживающего доверия. Поэтому я на его письма такого характера не отвечала, а все их пересылала в Особый Отдел.
Может быть, вы найдете возможным распорядиться о том, чтобы им заинтересовались, так как по-моему его следовало бы проверить из-за его связей с некоторыми людьми, о которых он в своих письмах сообщал. ...
С коммунистическим приветом. Стасова.
Ольга Эдельман: Вот смотрите, что делает Стасова. Бэр у нее доверия не вызывает. Кое-что в его письме-доносе вообще-то заставляет думать, что перед нами - человек психически не вполне нормальный. Но, тем не менее, Стасова передает его письма в Особый Отдел. А потом и лично наркому Ежову отписывает: поинтересуйтесь, мол, связями этого гражданина.
Владимир Тольц: Ну Стасова как Будберг – железная женщина. Недаром Сталин пригрозил как-то Крупской, что если та будет своевольничать и отстаивать какую-то особую ленинскую позицию, он, генсек, объявит женой товарища Ленина товарища Стасову. Стальная тетка была. А кроме того, 37 год - это время, когда все всем не доверяли. У меня вопрос к нашей гостье Елене Зубковой. Вы подробно занимались отношением народа и власти в конце 1940-х годов. Какие у вас впечатления, за десятилетие, прошедшее с 37-го, что-то изменилось? Я имею в виду в первую очередь то, как представители власти реагировали на доносы.
Елена Зубкова: Таких каких-то кардинальных принципиальных изменений, с моей точки, зрения не произошло. Но все-таки кое-что изменилось. Я бы сказала, что за эти годы, за эти десять лет донос как жанр, как элемент коммуникации между властью и подданными оттачивал свою функциональность. Во-первых, можем четко зафиксировать, скажем, сезоны массового доносительства. По моим наблюдениям, один из таких сезонов приходится на 37 год и следующий начинается в 48-м, когда партийные структуры, НКВД буквально захлестывает поток доносов. Это, конечно, такая характерная деталь.
И еще бы один момент я бы отметила как известную специфику послевоенного периода. Можно говорить о феномене отложенного доноса. Скажем, человек пишет, обращается во властную структуру, его бумагу кладут под сукно, а потом через какое-то время она становится востребованной, ее пускают в дело, используют как некий пусковой механизм. Скажем, самый известный пример из этого ряда – это известное «дело врачей», когда Лидия Тимошук летом 48 года сигнализировала в инстанции о том, что товарища Жданова лечили неграмотно, так-таки и залечили, но Сталин собственноручно отправил это заявление в архив. А ровно четерз четыре года летом 52 года заявление Тимошук оказалось более чем ко двору, его пустили в дело. Вот так был дан старт «делу врачей».
Бэр Иван Матвеевич - Стасовой, 7 апреля 1937
Многоуважаемая Елена Дмитриевна!
[...] Прочитав ... доклад и заключительно слово нашего любимого вождя народа т.Сталина о недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников от 3 марта 1937 г. ... я решил снова открыть перед вами некоторые сведения и прошу сообщить об этом куда следует. Я прилагаю здесь карикатуру бывш[их] студентов Ленинградского политехнического инст[итута], где учился двоюродный брат моей жены Шрейбер Георг Яковлевич, воспитанный ... совместно с моей женою у кат[олического] пастора Байера и получивший свое образование ... в б[ывшем] Петроградском полит[ехническом] инст[итуте], где он теперь и является директором данного института. Будучи студент, он привез эту карикатуру ... Надо положить все четыре головы так, чтобы осталась одна голова с буквой " W ", значит, во время последней империалистической войны победителем должен был бы быть Вильгельм. Георг Яков[левич] Шрейбер был любимец патера Байера. Во время гражданской войны он имел с патером Байером переписку и в одном из его писем он выразился, что он как комиссар по снабжению живет материально хорошо, но сама служба при сов[етской] вл[асти] скверная. Во время войны он был на службе в Красной армии, но имел письм[енную] связь с кат[олическим] священником. Его первая жена была из очень богатой семьи, он с ней разошелся и она выехала за границу. ... Когда моя жена была у него в гостях в 1932 г., он ее принял холодно. В 1933 г. она была вторично у него и в его паспорте она читает национальность еврей. Она его спросила, почему он числится в паспорте евреем, он сказал, что это по ошибке. Моя жена говорит, что все его соседи предполагают, что он еврей. Он с нами переписку не имеет и не хочет иметь, почему? Это для меня секрет. Ведь жена моя и он выросли как родные у патера и теперь он очень холоден. Я сомневаюсь, не работает ли он под фальшивой национ[альностью] в пользу Германии и Гитлера? Я читал в Центральной газете, что он даже является членом Наркомата Тяжелой промышленности. Я с ним лично не знаком, но судя по его отношению с патером, по прилагаемой карикатуре, по его первой женитьбе, по неправильной его национальности, я сомневаюсь, действительно ли он настоящий преданный коммунист, или может быть шпион. ...
Ольга Эдельман: Вот меня почему-то совсем не удивляет, что Шрейбер не стремился общаться с Бэром и его женой. Классический донос: на дальнего родственника, с которым и не знаком вовсе, и делить видимо нечего, но все гадости, какие только можно извлечь из реальных и вымышленных фактов, Бэр тщательно собрал. Вплоть до карикатуры насчет кайзера Вильгельма. И "фальшивой" еврейской национальности, под прикрытием которой Шрейбер может работать - на Гитлера. И в том же письме, покончив с родственниками, Бэр перешел на сослуживцев.
Многоуважаемая Елена Дмитриевна, как могут работать преподаватели немецкого языка немцы Линднер Сигизмунд Эрнст и его брат, если они ярые фашисты, гитлеровцы и антисемиты. С преподав[ателем] Линднер Сигизмунд я знаком больше года и знаю его как ярого националиста, фашиста, гитлеровца и антисемита. ... Здесь, в Орджоникидзе, группа немцев, которая ведет к.-рев. работу и агитацию за Гитлера и ярые антисемиты, а именно: 1. Казйер во главе, 2. Линднер Сигизмунд и 3. его брат, Ирганг, Брайтмайер, Леопольд, Вегнер, Богер, Кастен и Фарнасон - герм[анский] подданный. Была еще группа: польск[ий] ксендз и еще другой ксендз Блехман, бывш[ий] ксендз гор. Киева и скрывавшийся у нашего ксендза, сестра нашего ксендза, органист и сторож костела, но они все арестованы и находятся под следствием. Наш любимый Сталин подчеркивает в своем докладе ... что надо быть особо бдительным и зорким и выявлять всех врагов нашей Великой Социалистической Родины. По городу Кропоткину Азо-Черн[оморского] кр[ая] работают там скрытые фашисты и антисемиты преподав[атель] нем[ецкого] яз[ыка] Липская, дочь польского дворянина, а мать немка-кулачка, Репникова, дочь ленинградского фабриканта, тоже преподаватель нем. яз. ... Заведующий Гороно т. Никитин, член партии, скрывал к.-рев. работу своих учителей.
Ольга Эдельман: Вот смотрите, во втором абзаце своего письма Бэр уже переворачивается на 180 градусов и теперь обвиняет коллег в антисемитизме. Непонятно, конечно, из письма происхождение этих несчастных немцев - это советские немцы или приехавшие по линии МОПР политэмигранты, немецкие коммунисты. Тогда логично было бы писать про них Стасовой, - впрочем, доносу такого рода логика как раз вредна.
Несколько слов о нашем начальн[ике] жел[езно] дор[ожной] школы Орджоникидзевской жел. дор. тов. Гадиеве. Тов. Гадиев член партии, по национальности осетин. По моему мнению, тов. Гадиев тоже не коммунист большевик, а скрытый враг сов. власти. Говорят, что он был назначен как начальн[ик] жел[езно] дор[ожной] шк[олы] бандитом, фашистом Маевским. Сын Маевского за грубое отношение к преподавателям, за плохое поведение на уроках получил в первой четверти оценку по поведению хорошо. Жена бандита Маевского требовала поставить сыну отлично, и т.Гадиев потребовал еще раз рассмотреть поведение Маевского и велел поставить ему отлично ... После ареста его отца он взял свои документы из школы, не посещал школу и разговоры были, что он будет исключен, но уч[еник] Маевский сидит в классе, отказывается отвечать, если преподав[атель] его вызывает и говорит, что ему не до этого, т.е. не до учения. Спрашивается, почему Маевский сидит в классе и портит тайком своим влиянием других молодых наших учеников? ... Несколько слов о грубости тов. Гадиева. Он среди учительства не пользуется авторитетом и уважением. Его прозвище "Гроза". Он с несколькими учителями нашей школы имел скандал, имеет привычку кричать. Требует от всех преподавателей, чтобы они в здании школы и в коридоре не курили, снимали головные уборы, а сам показывает плохой пример. Он терроризировал нашу школу во 2 и 3 четв[ертях] все время ругал нас, что учителя наши ничего не делают ... По моему наблюдению, тов. Гадиев не искренний преданный коммунист большевик, а замаскированный враг народа.
Ольга Эдельман: Вот здесь донос приобретает явный корыстный смысл. Очевидно, Бэр, персонаж, судя по доносу, вряд ли приятный в быту и уживчивый, повздорил с начальником. И главный смысл его доноса - отомстить Гадиеву, остальным досталось уж заодно.
Многоуважаемая Елена Дмитриевна, вы меня знаете из моих писем, я всегда с вами был очень откровенен. Я просил в моих письмах и еще раз прошу, что если нашей партии и нашему правительству требуется преданные душою советские граждане, то я готов выполнять секретные работы.
Я преподаватель со стажем 23 года, но быть может, наша партия и правительство могли бы меня использовать на другом, более важном участке нашей Великой Социалистической Родины. Я, как наш любимый Великий Сталин говорит, маленький беспартийный человек, но преданный душою нашей партии и советской власти. В интересах дела я не поступил в партию.
У меня много родственников заграницей и здесь в СССР, и я по поручению нашей партии мог бы выполнять секретные задания.
Большевистский сердечный привет нашему любимому Сталину и всем нашим руководителям.
Ольга Эдельман: Конец письма своей абсурдностью уже напоминает нечто из русской классики. Гоголь, Салтыков-Щедрин. Доносчик причудливо соединяет в себе глуповатое усердие (чего стоит хоть кайзер Вильгельм), наивность (дайте ему секретное задание), подлость и хитрость, с которой он готов поворачивать что угодно в свою пользу. Беспартийный - не просто так, не вступил в партию "в интересах дела", готовился, видите ли, выполнять особые секретные задания. Родственники за границей у других - повод для подозрений, у него - плюс, база для опять же секретных поручений.
Владимир Тольц: Ну и концовка совершенно Гоголевская: передайте привет Сталину и всем руководителям. Помните, как провинциальный чиновник давал поручение Хлестакову: будете в Петербурге, скажите государю, что есть такой Добчинский.
Проблема-то в том, что товарищ Стасова все-таки переслала этот документ наркому Ежову. Таким образом, все эти приемы доносчика достигли цели, оказались эффективными.
